Нелли Шульман - Вельяминовы – Время Бури. Книга первая
– Никогда не перестает…, – повторила Марта. Во дворе послышалось шуршание шин. Она поднялась, накинув на плечи свитер. Сунув ноги в потрепанные туфли, девушка закрутила волосы на затылке.
– Любовь никогда не перестанет…, – ветер на крыльце заполоскал холщовой юбкой. Сбежав по ступеням, Марта пошла навстречу мужу и пастору Бонхофферу.
За окном, над заливом, стояло тусклое, северное, солнце, солнце белой ночи. Море едва слышно шумело. В недопитом бокале шампанского, на полу, посверкивали искорки. Распущенные волосы будто светились. Теплые, пышные локоны пахли жасмином.
Генрих замер, уловив размеренный, спокойный стук ее сердца. Марта дремала, прижавшись к нему, уткнувшись лицом в плечо. Он боялся пошевелиться, затягиваясь сигаретой, глядя на часы, на противоположной стене:
– Я даже не думала, что так бывает, Генрих…, – он слышал тихий, ласковый шепот, – чтобы в первый раз…, – отвезя пастора обратно в город, Генрих вернулся с двумя бутылками шампанского. Включив радио, они поймали Америку. Пела мисс Ирена Фогель, с оркестром Глена Миллера. Потушив свет в гостиной, они зажгли свечи, и танцевали фокстрот, Марта насвистывала мелодию:
– Я буду тебе играть, каждый день…, – от ее губ пахло клубникой и шампанским, – в Пенемюнде. Ноктюрны Шопена, Чайковского, джаз…, – Марта, на мгновение, отстранилась:
– Она любит кого-то, мисс Фогель. По голосу понятно…, – девушка вынула шпильки из волос:
– А я люблю тебя, Генрих…, – он целовал ее в гостиной, держа на руках, поднимаясь вверх, по скрипучей лестнице:
– Марта, Марта…, – он стоял на коленях, перед кроватью, снимая туфли, вытряхивая белый, мелкий песок, – нет человека, меня счастливее…, – из часовни они пошли домой пешком. Генрих держал ее за руку, боясь отпустить, вспоминая голос пастора:
– Генрих, берешь ли ты эту женщину, Марту, в свои законные жены, чтобы жить с ней по Божьему установлению в святом браке? Будешь ли ты любить, утешать и почитать её и заботиться о ней в болезни и здравии, и, отказавшись от всех других женщин, хранить себя только для неё одной, пока смерть не разлучит вас?
Они не хотели венчаться нацистским кольцом, как называл его Генрих. Бонхоффер улыбнулся:
– Ничего страшного. Важно не кольцо, а то, что мы здесь…, – он указал на крест. Они стояли на коленях, перед алтарем, дверь часовни была открыта. Прибой бился в берег, совсем близко, пахло солью. Ветер носил белый песок по деревянному полу. Они не стали просить у пастора никаких документов, подобные вещи были опасны. Генрих написал карандашом, на заднем развороте Евангелия, дату венчания.
Бонхоффер выбрал для чтения отрывок, который Генрих слышал пять лет назад, на мессе, где он впервые встретился с Питером. Он смотрел на изящный профиль жены:
– Марфа, услышав, что идет Иисус, пошла навстречу Ему. Она тоже не испугалась, не стала бежать. Сейчас по-другому нельзя, нельзя ждать, пока мир изменится. Надо идти навстречу Иисусу, помогать ему…, – узнав, что Генрих верит в Бога, Марта улыбнулась:
– Родители всегда…, – она помолчала, – водили меня в церковь. Так было положено…, – Марта устроилась у него под боком, – но, мне кажется, папа и мама не только ради легенды храмы посещали…,– Марта помнила звуки органа, в соборе Буэнос-Айреса, в церкви в Цюрихе, куда она ходила с матерью. Она поднесла к губам руку Генриха:
– Я твоя жена, милый. Я пойду за тобой, куда угодно, хоть самой долиной смертной тени…, – Генрих обнял ее:
– Подобного не случится, любовь моя…
Пастору Генрих не стал говорить, кто такая Марта, на самом деле. Он просто упомянул, что его жена католичка. Бонхоффер успокоил его:
– Это неважно. Христианин есть христианин…, – стрелка на часах подходила к четырем утра.
Все оказалось просто, так просто, что Генрих даже удивился. Он не думал ни о чем другом, кроме Марты. Он выбросил из головы мысли о войне. Она была рядом, она обнимала его, шепча что-то ласковое, смешное, ему в ухо. Потом ее голос изменился, стал низким, она приникла к нему: «Еще, еще, пожалуйста…». Они потеряли счет времени, но Генрих успел подумать:
– Самая короткая ночь в году. Может быть, Гитлер не решится двинуть войска, или советская армия его опередит…,– он весело признался жене, гладя ее по голове, целуя влажную, в капельках пота шею: «У меня это тоже в первый раз». Марта приподнялась на локте, ахнув: «Но тебе…»
– Двадцать шесть…, – в серых глазах блестел смех, – я, целовался, студентом, но я хотел дождаться любви, и я верующий человек…, – она была вся жаркая, горячая. Она устроилась на нем, прижавшись головой к груди:
– После прихода Гитлера к власти, – вздохнул Генрих, – когда я начал…, – он помолчал, – я обещал себе, что не позволю ничего такого, до победы. Но одно дело обещание, а другое…, – он провел рукой пониже ее спины, Марта попросила:
– Еще! Так хорошо, так хорошо. А другое дело я? – зеленый глаз, лукаво, блестел. Она закусила губу, скатываясь с него, переворачиваясь на бок:
– Хорошо, что здесь на мили вокруг никого нет…, – Генрих услышал ее сдавленный стон. Он забрал у жены подушку, бросив на пол: «Именно. Кричи, кричи, пожалуйста…»
– Я, кажется, и сам кричал…, – потушив сигарету, он крепче обнял жену.
Марта пробормотала:
– Люблю тебя, милый…, – длинные ресницы дрожали, она спала:
– Может быть, – с надеждой, подумал Генрих, – может быть, ничего не случится. Гитлер испугается, не станет лезть на рожон. Хотя он безумец, когда он чего-то боялся? – у границы СССР стояли почти сто пятьдесят дивизий вермахта. Генрих знал численность самолетов Люфтваффе и танковых соединений:
– Они начнут с бомбежек…, – вздрогнув, Генрих услышал бой часов, – Киев, Минск, Белосток. Форсируют Неман и Буг…, – он, тихо поднялся, стараясь не разбудить Марту. Сунув в карман халаты сигареты, Генрих спустился вниз. Он смотрел на выключенный радиоприемник, не в силах протянуть руку, покрутить рычажок:
Чиркнув спичкой, Генрих вдохнул горький дым:
– Надо знать, что происходит…, – раздался треск. Зеленый огонек, на шкале, заметавшись, остановился под Берлином.
– Сегодня в три часа пятнадцать минут ночи, доблестные авиаторы Люфтваффе направили бомбардировщики на восток, – кричал, захлебываясь, диктор, – победоносные дивизии вермахта находятся на территории Советского Союза, и продвигаются вперед…, – Генрих ничего не мог сделать. Он почувствовал слезы на глазах, сигарета жгла пальцы:
– Зачем, зачем…., Почему никто не слышал, не хотел слышать…, Зачем ее мать принесла себя в жертву, зачем тогда все, что мы делаем…, – он очнулся от крепкой, твердой руки, у себя на плече.
Марта завернулась в старый халат из шотландки. В свете раннего утра лицо жены было бледным, под зелеными глазами залегли тени.
– Не надо, – Марта прижала его голову к себе, покачивая, – не надо, милый…, – Генрих глубоко вздохнул:
– Прости меня, прости, пожалуйста. Прости нас, немцев. Марта, Марта…, – он плакал.
Девушка смотрела куда-то вдаль, на восток. Над морем, медленно, разгорался рассвет, вода была тихой. Марта думала о бомбах, летящих на крыши спящих домов. Услышав вой снарядов, она сжала кулаки:
– Он не виноват. И мама не виновата. Нет вины немцев и русских, простых людей. Только Гитлера, и Сталина…, Сказано: «Правды, правды ищи». Надо быть на стороне правды…, – устроившись рядом с Генрихом, она обняла мужа:
– Надо не сдаваться, милый мой. Это только начало…, – запели «Хорста Весселя». Марта выключила радио.
– Не сдаваться, – повторила она, в наступившей тишине. Солнечный луч заиграл в ее волосах, чистой бронзой. Генрих подумал:
– Словно старое оружие. Она вся, словно, клинок…, – Марта стерла слезы с его щеки. Они долго сидели, не выпуская друг друга из объятий, смотря на раннее, безмятежное утро, за окном.
КОНЕЦ ПЕРВОЙ КНИГИЧитайте весной 2015 года Вельяминовы – Время Бури
Книга вторая
Пролог
Европа, июнь 1941
Роттердам
В открытое окно маленькой спальни слышался гул трибун. Кирпичный, старый, трехэтажный дом, стоял напротив стадиона Кастель, домашнего поля роттердамской «Спарты». Бедный район Спанген, на западе города, в прошлом году не пострадал от бомб Люфтваффе. При налете, немцы разрушили почти весь центр Роттердама, впрочем, избегая доков и портовых сооружений, необходимых рейху. Через два дня после бомбардировки Голландия капитулировала.
Звенел трамвай, над стадионом развевались полосатые, красно-черно-белые флаги «Спарты». Утром на площади перед стадионом появились лоточники с вафлями, лимонадом, жареной картошкой и молодой, нежной селедкой. Киоски бойко торговали флажками и значками «Спарты». С трамваев сходили крепкие ребята, с бутылками пива, со знаменами заклятого соперника «Спарты» по западному дивизиону футбольной лиги, «Фейеноорда».
